В этих картонных папочках буренького цвета я наткнулся на два документа, которые, будь они взяты порознь, мало что бы значили, хотя на одном из них и проставлен серьёзнейший гриф «Совершенно секретно», но которые, положенные рядом, обретают основательную интересность.
Документы эти — из секретных архивов Службы внешней разведки. СВР рассекретила их недавно в соответствии со статьей 8-й Закона России «О внешней разведке».
Документы пролежали на тайных полках почти семь десятилетий. Касаются они Николая Константиновича Рериха, и вовсе не свидетельствуют о том, что выдающийся русский художник был агентом ОГПУ, или о том, что, агентом формально не являясь, Рерих выполнял разовые задания органов. Хотя — и в службе внешней разведки признают это без особых тормошений — у предшественников СВР, у Иностранного отдела ОГПУ, «был, конечно же, интерес к экспедиции», которую Рерих проводил в конце двадцатых годов на Гималаях и в Монголии: «регион был важен», — сказали мне.
О том, что Николай Рерих был агентом или просто тайным доносителем, слухи ходят давно; появлялись они и в нашей печати. Утверждалось, в частности, что у Рериха даже псевдоним был — «Буддист». Вспоминалось при этом известное выражение Чичерина о Рерихе: встретившись с художником, высший дипломат отозвался о нём как о «полукоммунисте-полубуддисте». Из полубуддиста Рерих как бы естественно становился «Буддистом». С большой буквы и в кавычках.
«Буддист» и в самом деле существовал. Был такой работник ОГПУ. Загранработник. Мне подтвердили это в Службе внешней разведки и добавили: «Буддист» работал за тысячи и тысячи километров от Гималаев и Монголии. Он работал в Соединенных Штатах. Почему его псевдонимом было «Буддист»? «Трудно сказать сейчас это. Псевдоним и в самом деле неожиданный, если учесть в особенности то, что по национальности «Буддист» был евреем».
Я несколько забежал вперед. Вернусь к тем двум документам, что привлекли особое внимание среди нескольких десятков страниц материалов, с которыми мне на днях довелось познакомиться.
Один из них — тот, что снабжен грифом «Совершенно секретно», — датирован 25 августа 1928 года. Насколько я могу понять, он подготовлен резидентурой ОГПУ в Улан-Баторе на основе сведений, полученных от источника за номером «Р/31» и оцененных как «заслуживающие доверия».
В шифровке, отправленной в Москву, сообщается, что Рерих не был допущен в Лхасу и что некие американские чиновники пытаются «снестись с правительством Тибета, протестуя против недопущения экспедиции».
Второй документ датирован ровно тремя месяцами раньше — 25 марта 1928 года. Он не был засекречен. Что неудивительно: он являет собой перевод сообщения информационного агенства Рейтер. Агенство сообщает о … том же самом: о том, как экспедиция Рериха была заблокирована и в Лхасу не попала.
Положив два этих документа рядом, нельзя, конечно, не подивиться «оперативности», с которой в данном случае сработала резидентура в Улан-Баторе, и искусству британских репортеров. Это — во-первых. Во-вторых, безнадежно запоздавшая шифровка — по меньшей мере косвенное подтверждение того, что Рерих не мог быть агентом ОГПУ; если б был, за его передвижениями следили бы куда более внимательно; энергично и надёжно.
Достаточно энергично и достаточно надёжно для того, чтобы знать: события, описанные в августовской шифровке и в майском сообщении Рейтер, на самом деле случились ещё в конце … предыдущего, двадцать седьмого года. Экспедицию Рериха застопорили в горах в самом начале октября и продержали в жесточайших условиях вплоть до марта 1928 года.
ОГПУ, как видно из шифровки, спохватилось только в августе, пропустив, как можно понять, мимо внимания даже то, что уже огласили тогдашние средства массовой информации.
… Занимательнейшие встречаются материалы в рассекреченном архиве Рериха. Один хочу процитировать полностью. Он стоит того.
Это — «телега» на Рериха и его жену, Елену Ивановну. Донос написан анонимно. 16 октября 1926 года в Улан-Баторе, где стояла тогда рериховская экспедиция, дожидаясь разрешения Лхасы на проход через Тибет. Орфографию сохраняем.
«Тов. Обратите внимание, — говорится в доносе, — этот художник наделает делов. Релих (так в оригинале. — А.Ш.) это — самый настоящий белобандит. В среду у него было собрание из 10 чел. Белогвардейцев в 1 час ночи, живёт он в доме Петрова, он это с целью и снял там квартиру в дали от курена, я знаю его давно белобандита. Бурдуковский Василий Петрович оказывает ему всякое содействие, убрать не мешало бы этого Релиха из консульского посёлка, а то он наделает делов, потом нерасхлебаеш … У него цель завлечь красноармейцев. Некоторые к нему ходят, я это знаю, примите срочные меры … У них намерение взорвать Полпредство, там твори Бог волю, никто ничего не знает, а Бурдуковский такая сволочь … у Релих прислуга есть, она всё знает…»
Тем же почерком писана ещё одна анонимка. Самому Рериху.
«Тов. Релих, — говорится в ней, — убираиса подобру похорошему из Консульского посёлка то мы тебя сами старикашка перетащим…»
К анонимкам есть комментарий-«справка» (так документ этот озаглавлен), писанная кем-то из консульских работников по фамилии Дубовский, а может, кем-то из резидентуры ОГПУ. Сообщая, что к нему приходили Рерихи «по вопросу об анонимном письме», Дубровский замечает: «… по их мнению, это происки англичан, на том основании, что англичане знают, что они (Рерихи. — А.Ш.) работают в Тебете (так в тексте) и теперь подозревают их в работе по англичанам и … потому стараются делать всякие гадости, результатом которых должен являться их отъезд от сюда».
Удивительное дело: Николай Рерих был подозреваем чуть ли не всеми — англичане, имевшие особые интересы в том районе мира, были убеждены, что цель экспедиции — эти интересы каким-либо образом саботировать; американцы тоже испытывали сомнения, усиленные, полагаю, тем что поздней весной 1926 года Рерих на несколько недель заскочил в Советский Союз, хотя по официально утвержденному своему маршруту должен был в то время находиться в северной части Центральной Азии. И, наконец, в раздумьях была и Москва, не работает ли Рерих на кого-нибудь с Запада.
Не исключено, что отчасти этим объяснялся интерес, проявленный ОГПУ к Рериху, интерес, определенной кульминацией которого стала в то время встреча художника в Москве с начальником Иностранного отдела ОГПУ Трилиссером.
То, что такая встреча была, из документов секретных архивов не следует. Но факт её подтвердили мне в Службе внешней разведки.
Можно предположить, что прохождение экспедицией тех или иных точек на маршруте фиксировалось и что соответствующие шифровки отправлялись в Центр. Там шифровки ложились в досье. А на каком-то этапе произошла путаница или, если процитировать высокопоставленного сотрудника СВР, вплотную занимавшегося рериховскими секретными архивами, «допущена была служебная халатность»: ОГПУшный архивариус, проводя инвентаризацию, к тем папкам, в которых собирались донесения из резидентур азиатских стран и в которых были донесения и о Рерихе, приобщил и материалы «Буддиста».
А кто же все-таки «Буддист» и можно ли ознакомиться с его досье? «Пока, увы, нет, нельзя и настоящего имени его сообщить пока не можем», — ответили мне в СВР.
… И последнее. Среди других материалов, рассекреченных разведкой, есть документ очень короткий, всего несколько предложений, но имеющий ценность огромную. В любых смыслах. Это — завещание, написанное Рерихом 8 мая 1926 года в Урумчи, в столице провинции Синьцзянь. Этим завещанием Рерих, не уверенный, как полагают исследователи, в том, удастся ли ему вернуться из опаснейшей экспедиции, просил все свои картины, литературные права и акции в американских компаниях передать жене, Елене Ивановне, «а после же ея» — Советскому государству. Единственная просьба — чтобы предметам искусства было дано должное место…» — писал Рерих, просивший «Чичерина, Сталина, Быстрова или кого они укажут распорядиться завещанием».
Девятью годами позже Николай Константинович пишет другое завещание. Советского государства там уже нет…
Александр Шальнев.
«Известия» № 202 от 22 октября 1993 года.
